Голос - Страница 64

* * *

— Не буди папу, — попросил он шепотом, приложив палец к губам.

Она не верила своим глазам.

— Это ты? — выдохнула Стефания.

Гудлауг был совсем не похож на того юношу, чей образ сохранила ее память. Брат заметно постарел. Синяки под глазами, тонкие губы стали бесцветными. Волосы стояли дыбом. Гудлауг смотрел на нее глазами, полными бесконечной грусти. Непроизвольно ей вспомнилось, что он и в самом деле уже не мальчик. Но он казался еще старше, чем был.

— Что ты здесь делаешь? — прошептала она.

— Ничего, — ответил Гудлауг. — Я ничего не делаю, просто иногда мне хочется прийти домой.

* * *

— Только так он и объяснил, почему приходит и сидит по ночам в гостиной, не подавая признаков жизни, — сказала Стефания. — Мол, иногда его просто тянет домой. Не знаю, что он хотел этим сказать. Связано ли это с детскими воспоминаниями, когда мама еще была жива, или же брат тосковал о нашей жизни до того, как он столкнул папу с лестницы. Я не знаю. Возможно, дом сам по себе имел для него значение, поскольку другого у него не было — только жалкая каморка в подвале отеля.

* * *

— Тебе лучше уйти, — сказала Стефания. — Папа может проснуться.

— Да, понимаю, — ответил Гудлауг. — Как он? С ним все в порядке?

— Он прекрасно держится, но ему необходим постоянный присмотр. Нужно кормить его, умывать, одевать, вывозить на прогулку и сажать перед телевизором. Папа обожает мультфильмы.

— Ты себе не представляешь, как я переживал из-за случившегося, — сказал Гудлауг. — Все эти годы. Я не хотел, чтобы так вышло. Все это было большой ошибкой.

— Да, безусловно, — ответила она.

— Я никогда не хотел славы. Это была его мечта. От меня требовалось только одно — воплотить ее в жизнь.

Они помолчали.

— Папа хоть иногда про меня спрашивает?

— Нет, — ответила Стефания. — Никогда. Я пыталась заводить разговор о тебе, но он не желает ничего слышать.

— Отец все еще ненавидит меня.

— Думаю, он никогда не изменит своего отношения.

— Из-за того, что я такой, какой есть. И таким он не может меня терпеть.

— Между вами…

— Я готов был что угодно сделать для него, ты же знаешь.

— Да.

— Всегда.

— Да.

— Все вложенные в меня усилия, бесконечные занятия, музыка, записи… Все это были его мечты, не мои. Когда он был доволен, все было в порядке.

— Я знаю.

— Почему он не может простить меня? Почему не хочет помириться со мной? Я скучаю по нему. Можешь передать ему это? Я тоскую по тому времени, когда мы были все вместе. Когда я пел для него. Вы моя семья!

— Я попробую поговорить с ним.

— Ты поговоришь с ним? Скажешь, что я скучаю по нему?

— Скажу.

— Он не выносит меня таким, какой я есть.

Стефания молчала.

— Может быть, это был протест против него. Я не знаю. Я пытался бороться с собой, но я не могу стать другим человеком.

— Тебе пора, — сказала Стефания.

— Да.

Но он медлил.

— Как ты?

— А что я?

— Ты тоже ненавидишь меня?

— Тебе пора. Папа может проснуться.

— Ведь это я во всем виноват. В том, что ты тут застряла, вынужденная постоянно присматривать за ним… Ты, наверное…

— Уходи, — велела Стефания.

— Прости меня.

* * *

— А что было потом, после несчастного случая, когда он ушел из дома? — поинтересовался Эрленд. — Вы просто вычеркнули Гудлауга из памяти, будто его никогда не существовало?

— Более или менее. Я знаю, что папа иногда слушал его пластинки. Он скрывал это от меня, но время от времени, приходя с работы, я обнаруживала оставленный конверт от пластинки. Иногда папа забывал снять пластинку с проигрывателя. Порой до нас доходили кое-какие известия о Гудлауге, а однажды, много лет назад, мы прочитали интервью с ним в одном журнале. В статье обсуждались судьбы чудо-детей. «Кем они стали?» — так она была озаглавлена, или что-то нелепое в том же духе. Журналисты вышли на Гудлауга, и он согласился рассказать о своей былой славе. Не понимаю, почему он решился на это. Все его откровения сводились к тому, что находиться в центре внимания было приятно.

— Значит, кто-то все-таки помнил о нем. Не совсем уж его забыли.

— Всегда есть кто-то, кто помнит.

— В этом интервью Гудлауг, случайно, не жаловался на насмешки в школе или на чрезмерную требовательность отца? Рассказал ли он о смерти матери и о своих несбывшихся надеждах, которые, как я полагаю, были навязаны отцом, или о том, как он сбежал из дома?

— Что вам известно о насмешках в школе?

— По нашим сведениям, его дразнили за то, что он не такой, как все. Это правда?

— Не думаю, что отец пробуждал в нем какие-то ожидания. Папа достаточно здравомыслящий и реалистичный человек. И не пойму, почему вы так говорите. В какой-то момент казалось, что брату предстоит серьезная певческая карьера, что он будет выступать за границей и привлечет к себе куда больше внимания, чем это возможно в нашей маленькой стране. Отец пытался растолковать ему это и наверняка предупреждал, что труда, таланта и усердия придется вложить много, однако строить радужные иллюзии все же не стоит. Так что не вздумайте считать папу наивным глупцом.

— Я и не считаю, — заверил ее Эрленд.

— Хорошо.

— Пытался ли Гудлауг за все эти годы возобновить отношения с вами? Или может быть, вы с ним?

— Нет. Я ведь уже говорила, разве нет? Никогда и ничего, за исключением его тайных ночных посещений. Гудлауг сказал мне, что проделывал это много лет подряд.

— И вы с отцом никогда не пытались разыскать его?